Турбулентность – это длинное изысканное слово…

…Когда ты сидишь в набитой людьми кишке самолёта на высоте десяти километров, означает многое, к примеру, ж…пу. Раз… и эта грохочущая, как трамвай, махина развалится к чёртовой матери, и все эти 187 хреновых пассажира, эти мужчины, женщины, дети, старики, старухи, собаки в багажном отсеке – полетят кувыркаясь вниз, как:

– высыпавшиеся из перезрелого стручка горошины;
– опилки из распотрошённого в детстве плюшевого медведя;
– внутренности, вывалившиеся из сдуру раздавленной колесом велосипеда большой коричневой бородавчатой жабы;
– весело кружащиеся носики цветущей разлапистой дворовой липы.

Раз, и всё… А может, и обойдётся…

– Вниманию пассажиров… – голос в бортовом динамике. – Говорит второй пилот. Самолёт входит в зону турбулентности…

Голос спокоен.
Раз, и всё…

Хотя Ему это безразлично: рейс из Пулково в четыре утра: всю ночь на ногах. Очень хочется спать.

А может, и обойдётся…

– Просьба пристегнуть ремни безопасности и оставаться на своих местах, – голос вялый, с зевотой. – Причин для беспокойства нет.

Раз и… он оглядел салон: народишко – так себе, неказистый. Зима. Да и кто сейчас, к лешему, полетит в Рим: геморроидальные бодрящиеся старики с рыхлыми лядвами, перекисные старухи, в обтягивающем девушки за судьбой, (две–три с заморенными младенцами на руках), перезрелые дамы под итальянок… – не жаль. Оглядел себя в экран, вделанный в спинку кресла телевизора: серое оплывшее лицо… – «…и тебя тоже».

Правда, вон та, через три кресла, слева, чёрненькая вертлявая, – очень даже ничего…

Он по-кобелиному потянул носом, втягивая феромоны вертлявой, – очень даже очень…

Самолёт трясёт в лихорадке: задирает нос, то проваливается кормой, переваливается суетливой уткой с крыла на крыло…

Все делают вид, что ничего не происходит. На сколько их хватит?.. Внутри тошнотное ощущение натянутой через всех струны. Кто-нибудь взвизгнет, провернётся колок на деке, лопнет струна…

Тряска усиливается: нутро самолёта скрипит, хрустит, ухает.

Но ведь как-то это должно быть всё обустроено: ну, когда они все вывалятся…

Он шарит глазами по салону и утыкается в него: крупный, коренастый, короткостриженый, белая рубаха, чёрный фартук, строгое решительное лицо, на бейджике – Алексей. Бортпроводник.

Он плывёт вдоль прохода.
Его движения резки и энергичны.

Этот контраст плавного и порывистого – завораживает.

Он катит перед собой раздаточную тележку.

У него неумелая улыбка особиста:

– Пожалуйста, приятного аппетита, пожалуйста… – неловко протягивает подносы с фастфудом: – Курица с рисом или говядина с лапшой?.. – похоже, стажёр…

Ему пофиг: очень хочется спать. И всё.

Резкий толчок: самолёт проваливается в воздушную яму, бортпроводник падает, раскинув руки на тележку и, обхватив заботливой наседкой бутылки, стопки одноразовых стаканчиков, пакеты с соком и… замирает.

Он замирает и… проваливается в сон.

Резкий толчок…

Он упирается тупым взглядом в своего коренастого и понимает – это за ними.
Вряд ли это человек.

Ему виден только его торс до паха: белая приталенная рубаха и чёрный фартук. Ниже, скорее всего ничего и нет – только этот чёрный фартук.

Возможно, в другой ситуации у него будут ноги: две хороших, крепких ноги в серых полушерстяных брюках, немного зауженных по моде и в чёрных штиблетах.

Но сейчас только фартук.
Он плывёт, покачиваясь, вдоль прохода к нему.
Он делает хорошее лицо.
Он хочет ему понравится.
Это важно.
Если аэробус фиганётся, их души подлипнут к нему.
К этому Ангелу.
Как пиявки.
И замрут.

И Этот, отяжелев их шевелящейся массой, похожей на тяжёлую океанскую баржу, облепленную моллюсками, тихо отчалит…

Он видел такое в детстве, в тёткином пруду в конце огорода. Там, если больно встать коленями на скособоченный дощатый настил, наклониться и осторожно раздвинуть ладонями ряску, то видно, что столбики мостков кишат шевелящимися пиявками. Его тётка Зина собирала этих пиявок в майонезную баночку и прикладывала к пояснице. От радикулита.

Пиявки из маленьких червячков превращались в нажратых увальней и, насытившись, они отваливались от тётки, оставляя на её спине небольшие сизые кровоподтёки.

Он рассматривает белую рубаху Алексея…

Вопрос в том, куда подлипнешь…

Ему кажется, он различает на белом полотне рубахи еле заметные лиловые пятнышки…

– Видимо, хорошие, чуткие души, подлипнут к крахмальной сорочке, а дрянные – к чёрному фартуку; а может и под него…

Он заглядывает в бездонные серые глаза Ангела.

– Курица с рисом или говядина с лапшой? – спрашивает Ангел, глядя сквозь Него в голубой овал иллюминатора.

Ему надо делать выбор.
Ангел ждёт.

Его вертлявая взяла курицу. У неё туго схваченные на затылке в пучок волосы, облегающая блузка, ловкие изящные пальцы отрывают розовую мякоть от тушки.

Он заглядывает в глаза Ангелу:

– Курица…

– Кончилась, – отвечает Ангел. – Осталась говядина. С лапшой.

Ангел протягивает Ему голубой пластиковый контейнер.

Самолёт. СПБ – Рим, февраль. 2014 год.

От редакции:

Авторская «боязнь полётов» ни в коем случае не должна распространяться на наших смелых, решительных и к тому же всегда трезвых читателей. Апоплексические рисунки — А. Блинова.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>